Протест: непроявленное
В мае 2007 года жители дома по улице Гоголевской 32-а в первый и последний раз вышли на акцию протеста. Акция состояла в «символическом захвате» собственного дома. С участием левых активистов часть наружных стен и разрушающиеся балконы были завешены лозунгами и плакатами. Я была приглашена на акцию и на ней познакомилась со всеми будущими участницами фотопроекта. Теперь, после трех лет общения с жителями, я начала понимать, почему эта акция была единственной и почему они, несмотря на столь непривычную и нежеланную для них форму отстаивания своих прав, все же решились её провести. «Захват собственного дома» происходил в расчете на власть и её реакцию, и также был бунтом против персонифицированной, порабощающей и подчиняющей связи с разрушенным бытом, с территориальной меткой социально-экономического изгнания. Метафора «захвата» могла бы отчасти возместить потери от постоянной безуспешной борьбы с чиновниками, от презрительного взгляда соседей, сослуживцев, одноклассников. Заложенный в ней абсурд завоевания собственной обреченности заставил на короткое время отступить острое чувство вины и стыд:
«Мы называем это бараком. Живем в бараке, и уже десятки лет смотрим на трещины, как они становятся больше. Холод зимой пронизывающий. Ничего нет, друзей нет, гостей нет и не будет! И какие тут могут быть гости? Когда люди видят, как жить нужно и можно и одновременно смотрят на нас. Они понимают или не понимают, но они смеются или удивляются. Иногда перестают здороваться, когда узнают, где мы живем. А мы – мы к этому привыкли. Так может, мы это и заслужили? Потому что потолок не побелен, - значит, сами виноваты и не захотели жить, как нормальные люди. (…) Нет сил. Иногда хочется просто посмотреть на всё это со стороны, как гость, и понять, что теперь делать, но сил не хватает. Приходишь и падаешь от усталости. (…) Скорая помощь если к нам приезжает, то не всегда даже дойдет до квартиры. Некоторым уже в подъезде всё становится ясно»
Описывая свою вынужденно одинокую жизнь жительница дома Наталия словно воспроизводит чужие слова, демонизирующий дискурс, согласно которому вполне оправданным становится освобождение аварийного дома от общих норм социальных гарантий, даже от медицинской помощи. Положение жителей напоминает хрестоматийное описание геттоизации и городской маргинальности, данное американским социологом Лоиком Ваканом: «эти районы четко определяемы - и самими жителями, и внешними наблюдателями - как городские клоаки, полные лишений, безнравственности и насилия, где могут жить лишь отбросы общества»[1]. Кажущаяся простой и удобной готовность принять ситуацию такой, какой она выглядит в разрезе эфемерной навязанной социальной нормы, причиняет боль и вызывает желание освободиться от неё.
Захват собственного дома можно понимать, как приём остранения, который согласно Виктору Шкловскому выводит вещь из «автоматизма восприятия»: «не приближение значения к нашему пониманию, а создание особого восприятия предмета, создание видения его, а не узнавания»[2]. Подобное освобождение от действительности или попытка иначе её проинтерпретировать связана с серией фотографий, снятых в одной из квартир.
Героини этого снимка – Ирина и Светлана, мать и дочь, занимающие несколько холодных комнат опустевшей за последние годы коммунальной квартиры. В их просторных комнатах у меня всегда возникало ощущение легкости, вторгающейся в полуразрушенные пространства дома. Гостей у них, как и у остальных жителей, практически не бывает, но не из-за подавляющего чувства стыда «за условия хуже, чем у зверей», по словам одной из жительниц, а из-за постоянной нехватки времени.
Большую часть жизни Ирина работала одновременно на трех работах. Сейчас Света заканчивает медицинский университет, но тоже уже занята на трех работах, отнимающих у неё все выходные. Однако даже такая занятость заставляет жить в постоянной экономии, - работодатели на протяжении всех лет украинской независимости предлагали обеим женщинам минимальную из допустимых законодательством зарплат (в 2010-2011 гг. такая зарплата составляет 700 гривен в месяц), и весь месячный бюджет семьи обычно оказывается значительно ниже прожиточного минимума.
Для Ирины и Светланы фотография стала способом превращения обыденного, каждодневного в отдельный исключительный случай, позволяющий пережить свою личную историю как чужую. Достоверность, однократность фотографии стали поводом для того, чтобы избавится от общих представлений о своей ситуации, даже выйти за пределы собственного чувства реальности и вплести в ткань изображения другое понимание, выводящее за границы привычного опыта:
«Мне очень нравится эта комната, большая и просторная. Мы, наверное, привыкли тут жить и могли бы прожить всю оставшуюся жизнь, если бы не влажные стены. Этот дом старый, к нему привыкаешь и привязываешься, совсем не как к новым домам. Вы видите эту трещину. Я на неё смотрю годами, на этот рисунок на стене, я его и не замечаю и одновременно увидеть не могу. Я хочу его показать, но сама уже не вижу, и, возможно, не хочу видеть. Я хочу увидеть другое. Например, то, что вы видите (…)» (Ирина)
Комментариев нет:
Отправить комментарий