Повседневность как событие / Комментарии к фотопроекту «Гоголевская 32» (I)

Положение человека, который беспомощен, не способен действовать, в рассматриваемом случае не способен писать, - поскольку обязан писать. Действие человека, который, будучи беспомощным, неспособным действовать, - действует (…).

С.Бэккет. Три диалога с Жоржем Дютюи

Распахнутая дверь открывает взгляду скудость быта жителей дома: трещины в сырых стенах, проваливающийся пол, с потолка падает штукатурка, обнажая перекрытия, холодные коммунальные кухни, призванные служить и ванной комнатой, отсутствие элементарных удобств и т.п. Жизнь в подобной квартире максимально откровенна, не редко каждая  комната наделена особым свойственным только ей приторным запахом, претендующим на роль биографа и хронолога жизни её обитателей. Нарастающий беспорядок, хаос норовит проникнуть через все щели угрозой наводнения мелочей, окончательного разрушения, обрывками записок, оставленных много лет назад перед уходом на работу, выстроенных в причудливые ряды посудных крышек, лекарств, игрушек. Легко может показаться, что человек, говорящий из этих помещений, не моложе самого дома, не чище, не проще его. Будто жилец сам воплощает свой интерьер, его неудобство, душное нагромождение вещей и мебели, или, наоборот,  его карантинную скудость. Во всех интервью, взятых в квартирах этого дома, обитателей окружает ареал разрушения как портретная рама, как навязчивый посредник между говорящим и слушающим. Обстановка становится и предметом для разговора, ландшафтом, вмещающим отношения между людьми, самоидентификацию, «плавающие означающие» прошлого и неопределённое будущее.

Серия фотографий «Гоголевская, 32» возникала в течение трех лет с длительными перерывами в соавторстве с жителями аварийного дома, расположенного в центре Киева. Годы встреч и съемок определили несколько голосов, индивидуальных почерков, заявляющих о себе с помощью порой нерезких черно-белых изображений.

Большинство голосов принадлежит женщинам, обитательницам дома. Проживающие в доме мужчины скорее избегали встречи со мной и лишь эпизодически участвовали в фотопроекте. Те из них, с кем мне довелось общаться, склонны были видеть в разрушающемся пространстве дома наполненное опасностями поле конфликта и гонки на выживание, и прилагая последние силы стремились покинуть аварийный дом, - это в течение трех лет удалось сделать обоим молодым героям серии фотографий, однако ни одной героине.

Однако от жителей дома я знаю, что некоторые женщины выехали из него вскоре после того, как он стал аварийным, то есть, более двадцати лет назад. Для оставшихся переезд не столь важен, или же стал практически невыполнимой задачей из-за пожилого возраста, отсутствия средств, или в виду первостепенности совершенно других более насущных задач, как, например, воспитание детей или образование.

Эта фотография снята в 2008 году. Андрей, к этому моменту уже выехавший из дома на Гоголевской, жил в коммунальной квартире, разделяя две комнаты с тяжело больной мамой.

Фото и видеокамеры он по его словам не любил настолько, что один взгляд в объектив вызывал у него приступы злости и ненависти. Тем не менее, он сам захотел сфотографироваться:

«Как мне стать? Я вообще не могу стоять. Я даже не могу спокойно смотреть на вас. Фотография вызывает у меня боль, начинает болеть голова. У меня нет даже детских фотографий, альбом пуст. Нет ничего, что напоминало бы ни об одном годе жизни. Ни одной детской фотографии. Я и сам не фотографирую, даже когда нужно, стараюсь этого избежать. У меня болит рука и сама тянется к ножу, когда я вижу телевидение, их камеры. Если приходят журналисты – я убегаю из дому. Мне страшно представить себе, что получится из того, что они снимут. (…) Я буду курить, глядя на воду, на этот подъезд. Вы должны стоять так, чтобы я вас не видел, чтобы не мог ничего сделать. На фотографии может появиться силуэт курящего человека. То, что это я, буду знать только я. И вскоре забуду об этом»

 Мама Андрея, Светлана, уже несколько лет из-за болезни не выходит из своей комнаты. И Андрей и Светлана будто заставили себя участвовать в фотопроекте, они общались со мной вопреки ненависти к фотографии, усталости, слабости, боли. Когда я пыталась взять у Андрея и его мамы интервью, предмет беседы всегда ускользал. Со временем мне начало казаться, что участие в фотопроекте стало для них шахматным ходом, уводящим в сторону от непосредственного взгляда на бесконечные сложности своей повседневной жизни. Оба они заняли загадочную метапозицию наблюдателей, избавляющую от хирургической боли непосредственного взгляда на свою историю, который можно перевести в речь. Когда я работала над фотосерией, мне хотелось, чтобы фотографии, не выстраиваясь в некое мнение, оказались вытесненными из привилегированной позиции, из видимости референциального – в сферу бесполезности и беспомощности, превращая отдельные кадры в формулы связи между героями снимков, их рецепцией собственной повседневности, и неизвестным зрителем.